Это иллюзии, что мы сможем договориться

Американские оккупанты Багдад отдали на разграбление мародерам из местных. Горели музеи и библиотеки. Пепел от сожженных книг кружил над кровоточащим городом, как жуткий черный снег. По ночам Багдад освещало яркое зарево. В этом костре сгорала страна.

По улицам нервно передвигались американские патрули и палили в кого ни попадя. Родные нашего переводчика сгорели заживо в машине — их расстреляли из гранатомета. Они не поняли, что от них требуют остановиться. Языка английского не знали. Освободители, носители демократии, влупили по ним, не думая. Одна из самых тяжелых съемок в моей жизни в те дни — центральный госпиталь Багдада. Люди — взрослые и дети — умирают, потому что нет лекарств. Трупы выносят во двор и складируют в прицеп-рефрижератор. В морге места закончились.

И вот как-то раз мы едем вдвоем с водителем, и морпехи нас останавливают возле гостиницы на блок-посту. Я подошел к ним, как водится осторожно, протянул паспорт и карту журналиста. Я не знаю, чем мы им не понравились, но они наставили на нас винтовки и начали орать «лежать, на землю», ну и все такое. И тут я психанул. Заорал в ответ матом. Громко и зло. Короче, меня сорвало. Бывает такое. Все кончилось бы плохо, морпехи тоже на нерве были, но откуда-то выскочил мрачный офицер. Рявкнул на них, глянул мой паспорт, рявкнул на меня, сказал, чтобы я валил отсюда быстро. Я и его назвал пидорасом и сел в машину. Мы поехали дальше. Водитель Омар, которого мы научили нескольким незаменимым русским словам, нервно закурил и произнес:

— Ю ноу, Андрэ, олл пипл ин зе ворд ноу ит. Америки — вери х… й!!! Вери, вери х… й. Донт ворри.

Смысл до меня не сразу дошел. А потом я начал нервно хохотать. И я запомнил эти простые и четкие слова. И глядя на сегодняшние события, на Трампа, на ракеты по Сирии, на санкции и прыжки Госдепа и Конгресса, я с чистой совестью хочу повторить:

— Америки вери х… й. Вери вери х… й.