Новая серьезность

Образ жизни, навязываемый нам в качестве нормы, несовместим с реальностью

Любая трагедия общенародного масштаба всегда фиксирует пропасть между иллюзиями и жизнью. Война в культурном смысле - всегда возвращение к реальности. После 8 августа Россия вступила и в новую культурную эпоху.
Мои коллеги уже писали о том, насколько вызывающе не совпадают привычный формат нашего телевидения - развлекающий, надсадно веселящий, убаюкивающий - и военные сводки. Можно сказать и шире: потрясает, насколько современный образ жизни, навязываемый нам в качестве нормы, несовместим с реальностью.
Человечество воевало всегда - почти без перерывов; война была и будет одним из главных и естественных, увы, двигателей истории. Страдания и смерть на войне, таким образом, были и остаются неотъемлемыми аспектами человеческой жизни. Раньше - в советском, допустим, массовом искусстве - это хотя бы подразумевалось (в виде обязательного процента тревожности в произведениях). Нынешнее массовое искусство, медиа вовсе изгнали из массового сознания такие естественные человеческие реакции, как сострадание или боль. Массовое искусство еще никогда не было так отчуждено от человека, как в XXI веке.
Война в этом смысле выглядит, конечно же, большей реальностью, чем навязываемое телевидением искусственное «счастье». Реальное страдание, ворвавшись в нашу кукольную жизнь, тем больнее ударило обезжизневшее, выпавшее из реальности население обеих столиц.
Военная картинка оттенила наш собственный ужас бессмыслия.
Главный принцип современной поп-культуры - упрощение чувств, как выяснилось, наносит не только эстетический вред человеку. Бог бы с ним - но тотальное упрощение лишает человека способности воспринимать мир адекватно. Война только подчеркнула античеловечность всей нашей поп-культуры: на фоне крови и жертв наши популярные песни и книги, наш хохот становятся не просто лишними - они кажутся дикими, абсурдными, оскорбительными по отношению к людям.
Нас долго убеждали: гламур - это и есть сегодняшняя жизнь, надо с этим мириться как с новой реальностью. Однако уже сегодня можно констатировать: гламур не выдержал встречи со «старой» реальностью, рассыпался от первого столкновения. Война как бы всему назначила подлинную цену. Сообщения информагентств «Киркоров женится» или «Галкин готовится к свадьбе» ушли, судя по рейтингам посещаемости, куда-то на задворки, на информационную периферию, где им и положено быть. Смех в телевизоре - это, кроме прочего, тоже теперь смех из прошлого. Так смеялись до 8 августа. 8 августа началась небольшая война на Юге России - в историческом смысле небольшая, но каким-то образом эпоха раскололось, треснула, и этот смех - уже из прошлого.
Противоречие между гламуром, условно говоря, и войной, вопреки сложившемуся мнению, возникло не вчера, не 8 августа. Очень показательно, что войны - например, Первая мировая - заставали человечество в состоянии полураспада, кризиса, потери ориентиров - моральных и всяких. Но война в каком-то смысле всегда была и естественным завершением бессмыслицы, и поводом для возвращения общества к реальной жизни.
Культурный аспект войны состоит в том, что она возвращает в мир серьезность - и это влечет за собой кардинальную смену смыслов, стилистики, тем.
Пятидневная война в Южной Осетии, едва закончившись, дала такие тектонические трещины в сложившемся мире - разрыв с НАТО, ПРО в Польше, бессилие ООН, раскол в СНГ, явная поляризация мира, перетряска прежних договоренностей, объявление независимости одними и неприятие ее другими странами (при этом учтите еще финансовый кризис и падение цен на нефть), что, ей-Богу, нас еще судьбы безвестные ждут, как пелось в одной революционной песне. То ли еще будет.
Судя по всему, мировую культуру, кажется, ожидает новый виток серьезности, и надо сказать, что мир повеселился - в широком смысле - в этот раз на славу, лет так шестьдесят без перерыва.
Ощущает ли это общество, готово ли оно сегодня стать серьезнее?
За последние 20 лет в России сложилось устойчивое множество людей, которые привыкли жить за пределами информационного поля. У них свои новости, свои журналы и свои главные события. Эти люди оказались сегодня совершенно растерянными, не готовыми к критическим, пограничным ситуациям. Они еще и до сих пор продолжают жить «своей жизнью», не догадываясь, что она уже не «их».
Предыдущий звоночек для России был - Беслан. Тогда попса исчезла из телевизора на месяц примерно - однако потом все как-то забылось, и опять веселились безумно.
Мы все в этом смысле довеселились до точки - потому что понятие ЗЛА совершенно исчезло из нашего культурного обихода. Постмодернистское перемешивание зла и добра, концепция «думай только о себе и своем теле, радуйся жизни» - бесчеловечны и нелогичны с точки зрения любого государства, и демократического, и автократического, и тоталитарного. Отсутствие внятной реакции на войну как на самое типичное проявление зла, отражает степень беспомощности нынешнего общества. Я писал недавно, что война - это не повод примитивно делить мир на «своих» и «чужих». Однако еще более ненормально в таких ситуациях оставаться в состоянии социальной амнезии.
Примитивный пацифизм на самом деле отражает скрытое равнодушие общества. Сознательное отрицание войны и игнорирование войны как явления - разные вещи. Неучастие и непонимание мира есть не борьба за мир, а потакание злу. Игнорирование войны, как показывает опыт последних десятилетий, никак не мешает самим войнам.
Инфантильность, плюшевая уверенность сегодняшнего цивилизованного мира в том, люди, разнеженные комфортом, разъятые равнодушием, никак не хотят всерьез поверить в реальность зла. Им все - игрушечки. Им (и нам, зрителям) до последнего момента кажется, что сейчас безумие закончится, что зло снимет маску и скажет: «Я пошутило», - или что сейчас добрый Бэтман прилетит и все разрулит. Мир XXI века оказался не готов к встрече со злом еще в большей степени, чем предыдущие поколения.
Какова же реакция на войну тех, кто составляет потенциальный средний класс - тех, кто, по идее, должен отнестись к этой войне наиболее серьезно?
Вот редактор «Афиши» Юрий Сапрыкин пишет колонку в последнем номере журнала - «Пока ты спал». Он признается читателям, что его «накрыло» новостями из Южной Осетии, когда война уже закончилась - «только тогда я понял, что что-то случилось». Человеку - а тем более журналисту, привыкшему жить информацией, читать газеты и смотреть новости - это признание покажется дикостью. Но ведь Сапрыкин искренен, он откровенно описывает свою реакцию на войну в рамках именно той мировоззренческой модели, которую его журнал в последние годы активно и искренне пропагандировал.
Эта популярная модель жизни продвинутого пользователя, в том числе, предполагает «не смотреть дурной телевизор», не читать «никаких газет». Это круто, это здорово, в этом есть известный вызов обществу - но это, согласимся, позиция гораздо более простая и удобная, чем именно смотреть и читать, и ужасаться, но делать собственные выводы. Рано или поздно последствия войны коснутся каждого - и чем дольше ты не осознаешь серьезности случившегося, тем хуже будет тебе.
Мне возразят: это такой журнал, это такая субкультура - глупо требовать от них вовлеченности в мировые проблемы. Война как категория вообще не вписывается в концепцию журнала - но здесь на самом деле причина в другом. Я понимаю, что у журнала другого рода растерянность - стилистическая.
Потому что, если писать о войне, то возникает следующий вопрос: как говорить? Патетично? Читатель не поймет и засмеет. Иронично? Тоже дико - все-таки все понимают серьезность случившегося. Но тогда - как? И здесь мы убеждаемся, что язык современных медиа, даже продвинутых, также совершенно не приспособлен говорить о трагическом. Язык, приспособленный описывать вещи и немного литературу, не способен описывать войну. Поэтому их на самом деле война и «накрыла». Они оказались беспомощны перед этим набатом. Они, может, и хотели бы - но не умеют, не могут, разучились говорить и думать о войне всерьез. Политика приходит в ним в дом, уже стучится, а они ее даже в лицо не узнают. И сказать ничего не могут.
У нас много пишут, что Россия оказалась во время войны в информационном одиночестве. Это произошло в том числе и потому, что за 15 лет Россия не создала нового внятного языка, новой культуры, понятной миру, и репрезентующей новый образ страны. В результате нас просто не понимают, потому что мы говорим либо на непонятном либо на заимствованном языке, при помощи чужих штампов и клише - тогда как стоило бы изобретать собственные. А рьяно писать об одежде и о еде - еще не значит войти в общий культурный контекст.
В новых условиях Россия срочно нуждается в новой культурной идее. Она, собственно, уже есть: это возвращение культуре утраченных ею сложности и трагического накала - то, что всегда было уникальным свойством русской культуры, понимаемым во всем мире. Это и есть самое верное в новой исторической ситуации. Новая сложность, новая серьезность русской культуры - только так и можно вернуться в мир и вернуть ему себя.